— Двухэтажный, в два окна. Я второй-то этаж жильцам сдаю, но у них вход отдельный, они про тебя не узнают, а и узнают — по-нашенски плохо разумеют, приезжие из-за моря…
— Да на Соленой улице, почитай, все дома двухэтажные, а половина из них в два окна! — мне начала надоедать болтовня Дыни, но отмахнуться от нее нельзя — тут же рванет в «Перо павлина». Не мужик, так хоть награда.
— У нашей двери горшок с душистым табаком стоит. Он весь в белых цветах — в темноте заметишь, да и запах почувствуешь.
— Вот это дело! Жди, Дыняша. Перины взбей получше, — от души приложил ее по заду и отправился восвояси.
Попетлял немного, чтобы проныра не выследила, куда именно я двинул, и пошел в «Теплую норку».
Заходить с главного входа не стал: слишком много глаз. Нырнул в узкий, провонявший мочой проулок и постучал в низенькую дверку, ход для своих, ну, или почти своих, вроде меня.
— Кто? — раздался изнутри тоненький голосок.
Повезло: это сестрица Флоксы, горбунья Машка. Вообще-то, ее зовут Ромашка, но длинное имя не приросло к крошечной сухонькой женщине. Все зовут ее Машка, немного по-кошачьи, но она не обижается.
— Это я, Машуля. Перчик, — проговорил вполголоса, приблизив губы к замочной скважине. Горбунья всегда прикладывает туда ухо, ожидая ответа.
Мы с Машкой, можно сказать, друзья. Я с первой встречи относился к ней, как к женщине. Вернее, к юной девушке, которая еще не вошла в пору, но через год-два обещает стать лакомым кусочком. Машуля умна и, конечно, поняла мою шутливую игру, но, видать, она ей понравилась. Я ведь не насмехался над калекой и не смотрел сквозь, как на испорченный предмет обстановки, вроде колченогой скамьи или продавленного стула. А большинство людей так с ней и говорят, включая Флоксу, ее роскошную сестрицу. Мне же просто хотелось немного скрасить безрадостное существование бедняжки доброй шуткой и искренней улыбкой. Ко всем моим прочим недостаткам я еще и… нет, пожалуй, все же не добрый, скорее, незлой. Во всяком случае, убогие и увечные всегда вызывали во мне не брезгливость и страх, как в большинстве людей, а жалость.
— Перчик! — дверь распахнулась, и радостная горбунья втянула меня в узенький коридорчик. — А Ус сказал, не смог тебя найти.
— Понимаешь, Машуля, он меня нашел, да я отказался от флоксиного предложения…
— Ох, да, — ее маленькое, покрытое ранними морщинами личико стало сочувственным. — Ты же не хотел больше после той истории… А зачем тогда пришел? Если просто к девочкам, то Флокса начнет тебя уламывать…
— Во-первых, забежал с тобой повидаться, — улыбнулся я. — Уезжать собираюсь, вот и решил проститься. Вряд ли в дальних краях мне удастся найти столь приятную собеседницу.
Это правда. Мы с Машкой частенько болтали по нескольку часов кряду. Вернее, я трепался, а она внимательно слушала, иногда вставляя свои замечания. Наверное, ей интересно было узнавать про чужую жизнь и похождения. Своих-то она лишена…
— Угу, — кивнула горбунья с доброй, но слегка ехидной ухмылочкой, — а во-вторых? Мне кажется, оно будет поважней «во-первых».
— Ничего-то от тебя не скроешь! Видишь ли… — и я поведал Машке о взбесившемся рогоносце, идущем за мной по пятам, и о необходимости спрятаться на то время, пока он находится в городе. — Денег у меня, как всегда, негусто, вот я и решил заодно глянуть на вашу девчонку. Ус сказал, она редкостная стерва.
— Строптива, да, — кивнула посерьезневшая Машка. — А на стерву не похожа. Верно, не из наших она…
— Что значит «не из наших»? С материка, что ли?
— Не знаю, Перчик. Ты лучше сам взгляни. Я-то как могу судить? Почитай, всю жизнь провела у сестры за юбкой. Наговорю тебе невесть чего, ты еще больше навоображаешь. Знаю тебя, сочинителя…
Сочинитель… Да, умею истории придумывать. А как без этого в моем ремесле? Не подойдешь же к богатенькой дамочке и не попросишь денег за красивые глаза да горячую ночь? Не-ет, нужно придумать что-нибудь душещипательное. О выкраденном из-под родительского крова младенце белой кости, о пиратах, захвативших корабль и продавших всех плывших на нем в рабство, о злом родителе, выгнавшем легкомысленного наследника. Да мало ли чего еще насочинять можно, лишь бы госпожа уверилась, что перед ней не жулик-бродяга, а сын короля в изгнании. И все бы отлично, только со временем эти истории стали придумываться сами собой и вовсе без нужды. Я и к Машке прикипел отчасти из-за того, что, увидев ее, а пуще поговорив, решил: никакая она не горбунья, а заколдованная прекрасная дева. Жаль только, я не храбрый воин, а то б непременно расколдовал. Уж больно она душевная, и разговаривать с ней приятно.
— Хорошо, не хочешь говорить — не надо, — согласился я. — Можно у тебя в комнате вещи оставить?
— Конечно! Я и сестру туда пришлю, чтоб вы обо всем договорились.
Комнатенка Машки находилась в конце коридочика, в который я попал через дверцу в проулке. Быстро достал чистую одежду, остальное затолкал под кровать, не сомневаясь в честности горбуньи. Теперь бы еще помыться-побриться, а то какой из меня соблазнитель. Ну да с этим у Флоксы просто: здесь же, под одной крышей, имеется купальня. Сейчас вечер, девочки работают, и там наверняка никого нет. Хозяйка меня сама прямиком туда отправит.
Будто в ответ на мои мысли дверь распахнулась, и в комнату вплыла Флокса, благоухающая дорогими благовониями гораздо сильней, чем пристало порядочной женщине. Все такая же пышная и цветущая.
— Перчик! Пришел, не забыл старушку!
— Ну какая ты старушка, Флокса? — ухмыльнулся я. — Не променял бы тебя ни на одну из твоих девчонок.